Я не думала, что мне будет настолько тяжело

Они бесчеловечны. Верят, что только в советское время можно было хорошо жить. А может, просто боятся, что однажды их всех привлекут за все то зло, которое они сотворили…. Невозможно понять, как мужчины могут угрожать женщинам насилием… Почему надзиратели считают нормальным лишать заключенных воды и средств гигиены. Белла Фокс была одной из тех, кого похитили люди в черном и отвезли в РОВД. Вот ее история.

Мое задержание произошло 17 октября, в субботу, когда в городе снова собирался очередной женский марш. Хотя вряд ли это можно назвать задержанием, это было скорее похищение. В тот день я хотела сделать подкаст на английском языке для питча нового медиа,проекта в Пресс-Клубе, с которым я сотрудничала. Я хотела записать интервью о том, почему женщины выходят на марши и протесты. Я шла покупать батарейки для диктофона, направляясь в киоск Белсоюзпечать, как меня окружили трое мужчин в штатском, внешне они выглядели как чеченцы, один из них был в балаклаве. Мне сказали чтобы я сохраняла спокойствие, на глазах прохожих и продавца киоска попросили меня сесть в джип.

Я спросила, куда мы едем. Один из них (сидел рядом со мной на заднем сидении) ответил, что везут меня на российскую границу, чтобы там изнасиловать. Он насильно раздвигал мне ноги, постоянно обнимал. Машина неслась по городу, из окна я видела девочек на женском марше. Подумала, что может, выпрыгнуть из машины, но очевидно, они бы меня все равно поймали. Я осталась сидеть на месте, с отвращением уворачиваясь от рук силовика.

Через пару часов меня привезли в РОВД Советского района. Там мне сказали, что на меня составлен протокол, меня заставили его подписать, не дав прочитать и не оставив мне копию документа. Потом работница РОВД заставила раздеться догола, и проползти на корточках по комнате. Это было унизительно.

Просидела в РОВД я целый день, часов 9. Мне дважды дали попить воды и выпустили в туалет. С адвокатом и родственниками связаться не дали. Сутки никто не кормил. Из разговора со следователем я поняла, что их почему-то волнует то, что мой бывший супруг живёт в Украине и что я въехала на территорию Беларуси через украинскую границу. Что работала когда-то в IT. Что в этом криминального, трудно понять, но у них своя логика.

Потом меня отвезли на Окрестина, где забрали все вещи и отправили в камеру. В камере я увидела журналистку «Онлайнера» в жилете «пресса» и несколько девушек-студенток. Нам было тяжело, так как в камере оказались впервые. На прогулку не выводили. Средств гигиены не дали. Но мне дали мои лекарства, которые надо принимать из-за хронического заболевания желудка. 19 октября у меня был суд. Перед судом меня и других девочек завели в кабинет, где показывали какой-то идеологический фильм про то, как Лукашенко спасает страну, а мы все террористы, которые ее уничтожают. При этом сотрудник записывал наши реакции на камеру. Но мы были в масках и не показывали никаких реакций. Здесь этого было делать нельзя. Это место пыток.

На суде, который происходил по скайпу, подставной свидетель Сергеев Сергей Сергеевич дал против меня лживые показания; он даже указал неправильно одежду в которой я якобы была. Никто не смог ответить на вопрос, почему я не фигурировала ни в одном протоколе за тот день, а похитителей судья назвала “ОМОНом в штатском”. Оказалось, меня судят за участие в марше, который был еще месяц назад. Мне не дали пообщаться с адвокатом наедине и забрали даже шариковую ручку. Адвокат сообщила мне, что меня нет на той фотографии которую мне вменяют в вину. Мне дали 10 суток ни за что. После суда я еще находилась в ИВС на Окрестина. Хотя обычно всех сразу после суда отвозят либо в Жодино или отводят в ЦИП. Меня отвели в другую камеру. В ней невозможно было спать, так как людей было гораздо больше, чем койко-мест.

В один из дней я жутко отравилась. Местный врач даже просил дать мне чистую питьевую воду, но сотрудники изолятора отказали.

В этих людях как-то напрочь отключена эмпатия, то человеческое минимальное участие, без которого, кажется, невозможно жить. Но им это удается. Спокойно смотреть на девушку, которая мучается и отказывать в том малом, что нужно человеку — вода.

Спустя пару дней меня перевели уже в ЦИП. В тот день в уже новой камере многие получили передачи, а мне по-прежнему ничего не приходило. Я стала волноваться, все ли в порядке с мамой… Когда меня выпустили — оказалось, что родственникам сказали, что нас перевезли в Барановичи, туда все и поехали, чтобы после довольно неблизкой поездки убедиться, что нас там нет.

На следующей день мне передали лекарства. И больше ничего, что обычно передают родные задержанным.

Когда меня переводили в ЦИП, я встретила Эдуарда Пальчиса. Его не выводили на прогулку тридцать дней. Ему даже не позволяли подстричь ногти. С прогулки нам удалось вбросить ему листик с дерева через щель “кормушки”. Чтобы хоть что-то передать ему из внешнего мира.

Вставали мы в шесть утра. Нужно было обязательно свернуть матрасы, лежать запрещалось. Каждое утро нас выводили на досмотр. Нас выстраивали в ряд лицом к стене с ладонями вверх и грубо к нам прикасались. В камере в это время всё переворачивали вверх дном, бросая личные вещи на пол.

Это было своего рода моральной пыткой. Нам старались показать, что с нами можно делать всё что угодно.

На прогулку выводили один раз в день на десять минут. Кормили ужасно: каша три раза в день. Чай на завтрак и кисель на обед. Никакой воды, кроме той, что из-под крана. Посуду заставляли мыть руками в этой ледяной воде. В душ за 10 дней не водили ни разу. Пришлось мыть голову мылом в раковине и сушить наволочкой, ходить в одном комплекте одежды весь срок. Сон был урывками, так как часто многих подселяли в камеру ночью, да и свет постоянно горел.

Правда, мы все равно каждый день стучали по батарее «Жыве Беларусь!», передавая послание ребятам из других камер, а они нам.

В ЦИП к нам подселили женщину, которая ударила своего сожителя металлической арматурой; как и мне – ей дали 10 суток. Как-то с ней случилась истерика, она прыгала по кроватям и кричала, было жутко дискомфортно. Над нами постоянно издевались. Надзирательницы говорили, что сделают из нас морских котиков. На парней орали, эти крики были слышны повсюду. Они все верят в режим. Считая, что только в советское время или в союзе с Россией возможно мирное существование Беларуси, в противном случае ее поделят на части западные капиталисты. Это либо пропаганда, которая так сильно зомбирует или люди боятся, что их привлекут к ответственности за бесчеловечное отношение к заключенным.

Когда меня отпустили, я поняла что хочу только одного — оказаться как можно дальше от этого места.

Обзвонила родственников девочек, с которыми сидела, рассказав про них, передав сообщения. Потом съездила в Пресс-Клуб, чтобы отдать тот самый микрофон который был на мне в день задержания. Тогда еще мы и не предполагали, что уже через какое-то время весь руководящий состав сотрудников Пресс-Клуба станет политзаключёнными, а остальным как и мне придётся уехать из страны. Я уехала по просьбе своего директора – Сергея Ольшевского, так как за мной уже велось наружное наблюдение и в первый день на свободе у меня случилась паническая атака, что на меня снова нападут. И выехала. Только в Вильнюсе я узнала, что на меня завели еще одно дело. И если бы я осталась, то все повторилось бы. Я не думала, что мне будет настолько тяжело отходить от всего пережитого. Угрозы насилия, камерный быт, невозможность двигаться, спать, пить нормальную воду… Когда не знаешь, какая информация из моего телефона может нанести вред всем тем, кого я знаю и с кем рука об руку ходила на марши. Когда не знаешь, что ждет тебя в будущем и выпустят ли в итоге после окончания срока…

С психологом работаю до сих пор, чтобы избавиться от посттравматического стресса. Внутри много страхов.

В Вильнюсе я снова продолжаю ходить на акции, работаю журналистом. В Победу верю, потому что каждый человек, с которым я встречаюсь, делает все, чтобы ее приблизить несмотря на пережитое насилие. Вижу поддержку мирового сообщества. И вижу жизнь вокруг себя, которая сильно отличается от того, чем является беларусская реальность.

Пока была в камере много думала о происходящем. Поняла, что победа безоружного протеста возможна только, если выйдут все. Всеобщая забастовка. Либо нас всех по одному заберут и искалечат наши судьбы, выдвинув приговоры ни за что.